Я родилась, чтобы петь

Этот рассказ написан на основе бесед с замечательной женщиной Марией Хлебниковой и посвящен ее памяти

* * *

Мама мне рассказывала, что до моего рождения она похоронила семерых детей разного возраста, а потому думала, что к старости так и останется бездетной. Но, тем не менее, непрестанно молила Бога о ребеночке. И вот родилась я. Идет мой отец по улице, навстречу ему регент церкви, которая была в пяти километрах от нашей деревни.

- Степан, говорят, дочь у тебя родилась. Можно ли к вам прийти, посмотреть младенца?

- Отчего же нельзя? Приходи, будем рады.

И вот, он пришел и по нашему обычаю принес живую утку - "на зубок". Посмотрел на меня наш регент и говорит:

- Возьмите меня в кумовья. Увидите, вырастет - певчей в церкви будет.

Ну, певчей не певчей, а случилось так, что вскоре после крещения я сильно заболела. Лежала, дыхания почти уже не было. Мама плачет, а отец, похоронивший уже семь детей, был готов ко всему. Поехал искать доски для гробика. Когда он вернулся, дыхания моего уже не было слышно. Но бедная мама настаивала:

- Она еще жива, моя дочь не умерла!

- Так давай молиться Богу, - говорит отец.

И они упали на колени и молили Бога оставить ребенка в живых.

Мало-помалу я начала поправляться.

Однажды, когда мне исполнилось шесть лет, пришли мы на службу в храм. Мама хотела меня причастить. Когда началась служба, я потихоньку отошла от мамы и подошла к певчим. Так хорошо они пели! Моя детская душа тянулась к этому пению. Когда домой пришли, я говорю родителям:

- Вот вырасту и буду певчей.

Родилась я в 1923 году, а в тридцатых годах стали церкви разорять, купола и кресты сбрасывать. В той церкви, где меня крестили, произошло страшное событие. Никто не соглашался залезть на купол и сбросить крест. Начальство настаивало. И вот, одна безбожная девушка дерзко сказала: "Я сброшу!" - да так и сделала. Даже мужчины ахнули, когда крест полетел на землю. А через короткое время у этой девушки отнялись ноги. Так она и передвигалась ползком всю жизнь.

Начали сажать в тюрьмы верующих людей - очень лютовали. Люди постоянно жили в страхе не так за себя, как за своих детей. Ходили по домам иконы отбирать. Мой отец схитрил: закрыл иконы портретом Ленина. А мне наказал: "Придут, скажи, что мы неверующие". Ну, как мне его осуждать? Он хотел сохранить жизнь своему ребенку. Да, конечно, мы были хоть и верующие, но не святые. Нет, не святые... До сих пор каюсь, как у меня язык повернулся сказать, что мы неверующие.

В 1938 году свалилась на нас беда. В сельсовете подростки совершили кражу. Так кто-то показал, что мой отец был с ними. И осудили его на 10 лет тюрьмы. Остались мы втроем: мама, я и маленький братик, который после меня родился и тоже остался жив. Соседи нас презирали, насмехались над нами: "Почему же ваш Бог не заступился за отца?" Жили впроголодь. Я грех воровства брала на душу. Оставят соседи в сенках картофельных очистков для скотины, а я возьму горсть в карман, а дома сварю, посолю и ем. Прости меня, Господи! Потом ходила просить милостыню. Стыдно, а что поделаешь? Все лучше, чем воровать.

В мае сорокового года поехали мы на пашню сажать колхозную картошку. Тут ко мне подходит соседка:

- Мария, твой отец приехал!

- Не может этого быть, ведь ему дали 10 лет, а еще год только прошел.

Но тут бежит моя бабушка:

- Мария, твой отец вернулся!

Я подошла к бригадиру и выпросила у него по такому случаю ведро семенной картошки, чтоб было чем отца покормить.

Рассказал он нам, как все случилось.

Отец вел себя примерно и пришелся по душе начальнику тюрьмы. Он даже его расконвоировал. И вот, послали его в лес дров привезти. Едет отец на коне. Снегу много! А деревья верхушками вниз стоят, склонившись от тяжести. Отец бичом стучит по стволам, снег падает, и деревья враз распрямляются. Отец как с живыми с ними говорит: "Вот я вас освободил от снежного плена. Помогите и вы мне, освободите меня. Сами знаете, напрасно здесь сижу". Понимал, конечно, что вроде шутки это было. В тюрьме сидя, и с деревьями заговоришь. Но в душу слово запало. Так домой захотелось! Приехал, привез дрова и лег спать на нары. А товарищи его по несчастью сидят, что-то пишут. Оказывается, это прошение на помилование в Москву. Просит отец у них листочек бумаги, но у них было по одному. Отправили они прошения, а отец сильно затосковал. Все мечтал, что вот едет он домой, а в поле картошку садят, и дочка его встречает. Бога молил о помощи. И вот, в другой раз вскоре послали отца за сеном. На обратном пути видит, какой-то клубок катится как перекати-поле. Слез с коня, поднял, а это листок бумаги. Бумага белая, но мятая-перемятая! Но отца это не смутило. Разгладил ладонью и стал прошение о помиловании писать. На нарах хохот подняли:

- Ну, Степан, вперед нас помилование получишь, на такой бумаге написал!

Но зря они смеялись. Они еще не получили ответа, хотя раньше писали, а отцу пришло помилование. Много еще чего отец рассказывал, а я только плакала от его слов.

Когда мой отец отбывал срок в тюрьме по оговору, он там выучил одну русскую песню. После того, как он получил помилование и приехал домой, отец стал и меня учить этой песне. И вот я уже распевала: "Там в саду при долине..." Отец очень гордился мной. По национальности я чувашка, и мне нелегко было петь по-русски.

Летом 1940 года приехал вербовщик и стал уговаривать людей на переезд в Барнаул. Там много заводов нужно было строить. И мой отец по Божьему промыслу дал согласие. Переехали мы в незнакомый город, родители устроились на станкостроительный завод. А я не пошла. Мне было 16 лет, и я думала: "Я еще так молода, а на заводе работают почти одни мужчины, хорошо ли это для меня?" Да еще не очень хорошо разговаривала на русском языке. Поэтому все силы положила на изучение языка. С Божьей помощью вскоре я говорила с чуть заметным акцентом.

Посчастливилось и с работой - я устроилась в отделение связи.

Шел 1941-й год, 42-й, 43-й... Война... Жили в бараке. Там же жила одна очень благочестивая семья. У них была дочь моего возраста. Однажды она зашла ко мне (было воскресенье) и зовет с собой в церковь. Я так была рада этому неожиданному предложению! Сама себе думаю: "Только бы дорогу узнать, а потом я и сама буду ходить". И все размышляла: это ведь Господь мной руководит.

Потом, после богослужения в Покровском соборе, думаю: "Я буду здесь петь". Конечно, это было дерзко с моей стороны, но так вышло, что на другой же день я на работе сильно занозила палец и получила бюллетень. Я сразу пошла в церковь, попросила пригласить батюшку. Когда он вышел, я так волновалась, что все время прижимала руки к груди.

- Что тебе нужно, дочь моя?

- Батюшка, я очень хочу петь! Что для этого нужно? Я так хочу петь в церковном хоре - с самого детства!

- Ну что ж, иди к регенту и он тебя примет, - и показал рукой к двери.

Я так себе представляла: открою дверь, там стоит стол, за столом сидит регент, а над его головой, на стене, табличка: "Регент". Смешно сейчас, как вспомню.

Зашла, а там ни стола, ни регента, ни таблички. Потом уж мне показали продавцы из церковной лавки, как пройти на хоры. Как раз пели "Херувимскую". Я поднимаюсь и пою на ходу. Встала рядом с певчими и пою потихоньку. Потом, уже после службы регент, Захар Семенович, прослушал меня и сказал, что принимает в хор.

Ноты я читать, конечно, не умела, а надеялась только на слух. И Господь помогал. Однажды назначили спевку. Изучали "Херувимскую" к Пасхе. Пропели, дошли до "Аминь". Я не выдержала и робко так говорю: "Простите, но вы неправильно спели "Аминь". Одна из певчих говорит: "Девочка, ты не успела прийти, а уже указываешь опытным певчим". А Захар Семенович заступился: "А ведь она права, вы точно сфальшивили".

Когда я впервые запела на хоре, шел 1943 год, и пропела я до 1993 года. Конечно, с возрастом уже пела на клиросе. Но всегда благодарила Бога за все. Потом уволилась по возрасту.

Воспоминания... Много было хорошего в жизни, но и плохого немало. Как тяжело было при советской власти! Преследовали верующих. Моего крёстного застрелили в тюрьме за веру. Упокой, Господи, душу раба Твоего Иосифа и всех, невинно убиенных за веру православную, прими их в селениях Твоих!

Я все помню - и хорошее, и плохое. Но хорошего было больше. Гораздо больше! Спаси Господь всех священников, трудящихся и поющих в храмах Божиих!

Расскажу один случай. Когда я пела первые годы, встретила однажды в храме юношу, он топил печи в Покровском соборе с вечера и всю ночь. Спросила его имя. Он отвечает: "Миша". Говорю ему: "Все равно так стоишь, пока печки топятся, пойдем к нам наверх, поучишься петь". - "Да я не смею, кроме того, еще и петь не умею". Я взяла его за руку и повела вверх по лестнице. Говорю: "Увидишь, я тебя устрою на хор". Была молодая, самоуверенная, прости меня, Боже! А у парня оказался прекрасный голос. Со временем печи убрали, провели отопление. Миша уволился с аптечного склада, где работал днем, и стал петь в хоре постоянно. А когда скоропостижно скончался регент, Михаил занял его место и стал управлять хором.

Потом наш Миша женился, стал диаконом, затем священником. Это был протоиерей Михаил Скачков, Царство ему Небесное! Каким он был священником! Как его все любили! Добрый, мудрый, всем помогал: и словом, и материально, кто нуждался. Всю жизнь положил ради своей паствы. Он был очень авторитетным батюшкой, даже духовником епархии. Вот каким стал наш Миша!

Помню, он все смеялся: "Мария, а помнишь, как ты меня на хор устроила?" А потом серьезно так говорил: "Я очень тебе благодарен".

Я за эти многие годы, конечно, хорошо выучила ноты. А сколько я их переписала! Однажды приехала из Фрунзе матушка, будущий регент. Ей нужны были ноты. Направили ее ко мне. Это было в 60-м году. До этого же все церковные ноты пожгли. И вот ей надо было переписать ноты ко всем праздникам, к каждому - величание. "Благослови, душе моя...", утренние и вечерние, "Свете тихий...", "Ныне отпущаеши...", "От юности моея..." и т.д. "Малое славословие", "Великое славословие" и на Пасху все - от и до. Два месяца я ей писала ноты. Потом и для других городов писала. А для Покровского сколько переписала - не счесть! А в то время почему-то в магазинах не было нотных тетрадей. Пойду, бывало, в библиотеку для слепых и куплю там их книги списанные. Там одни шишечки да точечки. Горячим утюгом их проглажу, листочки гладкие становятся. Потом пролиную и пишу на них ноты.

Но главное, я всю жизнь занималась любимым делом. Я всегда пела!

Сейчас уже не могу петь, а в душе все еще звенит, поет, ликует, несется к Небесам торжественная церковная музыка. И так будет до тех пор, пока Господь не призовет меня к Себе.

Слава Тебе, Боже, за то, что позволил прославлять имя Твое Святое, воспевать хвалу Богородице, ангельскому чину и всем святым. Благодарю, что сделал мою жизнь полезной и счастливой! И в старости, и в болезни говорю: "Благослови, душе моя, Господа!"

* * *

Царствие тебе Небесное, Мариюшка, и вечная память!