С Тобой и скорбь моя легка

"Смеркалось..." Рука его поставила многоточие и остановилась. В самом деле, какая-то тоска в безличных глаголах: вечереет, моросит, стемнело... Не писалось... Это уже не к его размышлениям - на самом деле не писалось. Задуманный роман остановился на третьей четверти. А жаль. Начинал писать с воодушевлением, видавшая виды пишущая машинка стучала далеко заполночь.

Ему не было одиноко в лесной избушке. Ему вообще не было одиноко. После того, как по нелепой случайности, он потерял жену, одиночество было даже приятным - он мог часами думать о своей Юленьке или продумывать линии сюжета романа, который посвятил пропавшей без вести жене.

А как все хорошо начиналось! Он, молодой, но уже известный писатель поехал с группой актеров по городам и весям нести красоту слова в мир. Читал свои стихи, отрывки из новой повести. И в одном из сибирских городков встретил свою Юленьку. Концерт состоялся через три дня после Пасхи, и перед началом концерта местный церковный хор пел что-то прекрасное, чего он никогда раньше не слышал. В хоре была девушка с дивными карими глазами. Ее голос звучал так, словно никого кругом не было, и она одна, стоя на сцене, несла свою песнь ввысь Неведомому и Непостижимому.

На следующий год он приехал снова. Они венчались в местной церквушке, а затем уехали к нему домой, в Москву. Два года с Юлей показались ему одним длинным днем непрерывного счастья.

А потом... Ему не хотелось вспоминать, что было потом. Но память назойливо прокручивала ему страшную картину...

Они были в гостях у Юлиных родителей, когда ее брат Антон предложил съездить за город и побродить по осенней тайге.

- Самая грибная пора, однако. Ты ведь москвич. Живого гриба, поди, в руках не держал? Мухомора от опенка не отличишь?

- Однако, отличу, - передразнил зять.

- Так вот тебе сапоги резиновые, корзина - и вперед!

- А Юля?

- А что - Юля? И на нее сапоги найдем. Ишшо поди мать не выбросила после вашего отъезда. А грибница она - первый сорт!

- Почему первый? Может высший?

- Ну это ты, брат, хватил, однако. Если Антон идет в тайгу, то кто кроме него может быть высшим сортом? Сверим потом, поди, корзины-то. Глянешь тогда, кто высший сорт. Так-то.

И вот они трое разошлись по тайге. Антон строго-настрого запретил Никите отходить от кромки леса:

- Здесь собирай, на тебя хватит. Заблудишься ишшо. Не Москва ведь тут, проспектов нету.

- "Ишшо-ишшо", - ворчал Никита, обойдя всю кромку леса, доступную глазу от проселочной дороги, - сами по хорошим местам ходят, а меня, как малыша на опушке оставили. Да и я хорош - зачем согласился?"

День подходил к вечеру. "Часа через два и солнце начнет садиться. Где это они?" - переживал Никита. И словно на его призыв из тайги вышел Антон.

- Вот тебе и здравствуй! А Юлька-то где? Вторую ходку что ли делает, а, Никита?

- Не знаю, не было ее еще, - внутри заныло как-то тревожно-тревожно.

- Да ты не паникуй. Побледнел как барышня. Ты мне ишшо в обморок тут упади. Никуда не денется, не впервой. Она тут все тропки знает.

Но Юля в этот день из тайги так и не вернулась. Не нашли ее и спасатели со всей техникой, которая имелась. Вертолет кружил над тайгой десять дней, уходя по спирали все дальше и дальше. Люди, организованные на поиск, обыскали каждый овраг, осмотрели каждое дерево, но молодая женщина исчезла бесследно.

- НЛО ее забрало, вот что, высказался один из местных жителей.

- Я тебе сейчас все зубы пересчитаю - нет ли лишних, такое НЛО покажу, ввек не забудешь, - горячился брат.

- Ну скажи тогда - где она?

Антон стоял понурившись. Круги под глазами - след бессонных ночей. Сказать было нечего. А на Никите одежда висела мешком, он за все дни почти не ел и не спал. Наконец его были вынуждены насильно госпитализировать.

* * *

После исчезновения Юли прошло четыре года. Не мог он смириться с ее потерей, надежда питала его, давала силы жить, творить. Он поселился в тайге, в бывшей избушке лесника и выбирался только за продуктами, да в издательство, когда заканчивал очередную повесть или рассказ. С утра, прежде чем сесть за машинку, он обходил свои владения. Иногда заходил далеко, на несколько километров от избушки, вглядываясь в сумеречную тайгу до рези в глазах, разговаривая сам с собой и с тайгой.

- Ну где же ты прячешь мою Юленьку? Зачем она тебе? Верни ее. Наверное Бог меня наказал, как думаешь? Увез я солнышко мое от чистого места в водоворот безбожный. Господи, прости меня!

Однажды во время такой прогулки он присел под лиственницу и, навалившись на дерево, задремал. Снилась ему жена в синем спотривном костюме, такой, какой видел он ее в последний раз. Он плакал, но не мог проснуться. Закричала какая-то птица, редкая в такой глуши. Никита, еще почти не проснувшись, вздрогнул:

- Фу, ты, напугала, будь ты неладна! А вообще, прости, пора мне вставать, что-то разоспался я средь бела дня, спасибо, что разбудила.

Он зевнул, да так и застыл с открытым ртом - на кусте напротив лиственницы висел вылинявший кусок ткани, напоминавший материю от спортивного костюма жены.

- Юля! Юленька! Я здесь, родная! Где ты? - он кричал до хрипоты, пока не осознал, что этому рваному линялому куску ткани уже четыре года. И та, что прошла здесь, зацепившись за колючий куст, может быть уже мертва.

- Нет! Прочь от меня! Дьявол, ты мне внушаешь эти мысли? Прочь! Бог сохранит мою Юленьку.

* * *

Вертолет, словно огромная стрекоза завис над поселком старообрядцев. Приземлился, выбрав поляну попросторней. На землю спрыгнули Никита, Антон и летчик. Люди подходили неохотно, останавливались метрах в десяти от вертолета, боясь подойти ближе.

Никита вышел вперед.

- Да не бойтесь вы, мы не бандиты.

- Да кто вас знает, - от толпы отделился мужик косая сажень в плечах, борода лопатой. Всякие люди наведываются, так и жди беды.

- Нет, мы с миром. Слух прошел, что чужая женщина у вас живет. А я жену потерял четыре года тому назад. Может она? Покажите ее.

- Покажем. Но не пойдет она с вами. Ее Егор нашел, случайно наткнулся. Почти безжизненная была, рана на затылке. Выходили, конечно. Но не помнит она никого. Четыре года у нас живет, а все имена путает. Одного Егора только и знает.

- Покажите! - сердце неприятно заныло. Какой-то Егор еще. А может и не она?

Из приземистого, но крепкого дома вышел парнишка лет четырнадцати-пятнадцати. Следом за ним пугливо озираясь вышла женщина в длинной темной юбке, по брови повязанная белым платком.

- Юленька! Милая, родная! - Никита целовал ей руки, упав на колени.

- Егор, уведи меня! Я боюсь! Чего хочет этот мужчина? Пусть он уйдет.

Никита беспомощно оглянулся на Антона. Тот плакал. Летчик повернулся и пошел к вертолету, на ходу прикуривая сигарету. Егор увел Юлию в дом. Потом уже один появился на крыльце.

- Не узнает она вас. И в машину вашу не сядет без меня. А отец вряд ли меня отпустит. Нельзя мне из поселка уходить.

Снова вышел вперед мужик борода-лопатой.

- Не говори за отца, сосунок, ишь чего себе позволяешь! Жена она ему. Может, глядь и вспомнит по времени. Благословляю, лети с ними. Да помни, какой ты веры, не опоганься в миру. А вы доставьте сына назад, коли сам запросится. А нет - Бог ему судья. Непутевый он. И бит был не раз, а все в мир рвется. Видно, конец света скоро, коль в такой общине отступник завелся. - Мужик махнул рукой и пошел по кривой улочке.

Заголосила женщина, видно мать Егора, но мужик, повернувшись, только глянул на нее и она замолчала.

- Идите, пока не передумал! Да боле чтоб не видел вас здесь, не то всех собак спущу. Попробуют вас на вкус.

Егор вел Юлю, которая боязливо прижималась к нему, крепко держа мальчишку за руку. Когда вертолет поднялся в воздух, она закричала, забилась, как раненая птица. Егор гладил ее по голове:

- Не бойся, Софушка, это птица железная. Покатаемся и на землю сядем. Я с тобой, не оставлю тебя, не бойсь.

Юлия-Софья доверчиво прильнула к Егору. Никита, скрипнув зубами уткнулся в ладони. Антон, всегда веселый, бесшабашный, сидел, как каменный с потухшим взором, словно искру в нем погасили. С ними была Юля... и не Юля. Это робкое существо, болезненно бледное, с испуганными карими глазищами, в которых не было разума и словно даже души не было, настолько отличалось от нее, Юлии Репетовой, что Антон не мог поверить, что такое бывает.

- Ах, Юлька, ты, Юлька, да что ж с тобой сталось? Что случилось-то, сеструха? На мужа своего глянь - с ним-то что теперь будет? Как искал-то он тебя! Один верил, что найдет. Даже мать ждать перестала. А отец-то и вовсе помер на другой же год. Ох и наделала ты беды. А теперь сидишь, как чужая. Делать-то что нам, Юлька?

- Егор, этот мужчина что-то хочет? Ты его знаешь? А кто это - Юлька? Дочка Василисина?

- Опять ты путаешь, Софушка, Юля - Марфина дочка. А вы не пугайте ее зазря. Итак вон как боится, дрожжит вся. Дайте хоть привыкнуть к вам, может и начнет вспоминать.

Но Юля так ничего и никого не вспомнила, хотя Никита показывал ее лучшим докторам. Последний раз, когда они с Егором забирали ее из клиники, ему прямо сказали: "Не мучьте ни себя, ни жену - необратимая потеря памяти. Смиритесь с неизбежным". А санитарка, выдававшая одежду, была не согласна: "Молитесь!"

И он молился. Ставил свечи о здравии во всех монастырях и храмах, возил жену к мощам, святым источникам, но все чего он добился, то что она сказала однажды: "У тебя глаза добрые, как у Егора". И уже не боялась оставаться с ним, когда Егор уходил на работу в супермаркет, куда устроился грузчиком. Тогда Никита садился за машинку - ведь надо было содержать себя и жену, которая часами сидела на кухне за столом, рассыпая сахар и рисуя по нему пальцем понятные только ей картины.

Родным Юли Никита писал крайне редко. Теща и Антон ждали добрых известий, потому ему так тяжело было писать им.

Весной они собрались навестить сибиряков. Егору пришлось уволиться - без него Юля не выходила из квартиры ни на шаг. Чудесная это была весна, ранняя. Вся земля цвела и благоухала на радость людям. Никита приносил букеты полевых цветов и ложил на стол перед женой, подносил к ее лицу, чтобы она вдохнула этот аромат весенней поры. Но жена отводила цветы от лица, сбрасывала их со стола на пол и снова переворачивала сахарницу. Еще она любила рисовать на песке у реки.

Пасха в этом году была поздняя - конец апреля. Вербы уже перепушились, а некоторые осыпались. На Вербное Воскресение Никита с Егором пытались сводить Юлию в церковь, но она услышав колокольный звон, испугалась и схватив Егора за руку твердила: "Домой. Домой!" Пришлось ее увести. На Пасху впервые собирались так тревожно - вдруг опять не пойдет? Юлю заинтересовали крашенные яйца, даже показалось, что что-то разумное мелькнуло в ее глазах, но она быстро потеряла к ним интерес и снова занялась своими рисунками.

К заутрене Юлю наряжал Егор, Никиту она не подпустила. Платок завязала сама по-общинному - по самые брови. Мать молилась и плакала перед иконами. Антон с молодой женой зашли за ними. Все чинно направились к церкви, приветствуемые по дороге знакомыми: "Христос Воскресе!" и отвечая: "Воистину Воскресе!" Юле понравилось приветствие, и она вместе со всеми отвечала: "Воистину!" - и радостно хлопала в ладоши.

Такой день! Такой праздничный день! Такая радость кругом, такая радость! "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав", -  пели со всеми прихожанами семья Нечаевых, Никита Репетов и даже старообрядец Егор. И вдруг Никита, пораженный, понял, что Юля смотрит на него. Он медленно повернул голову и замер: жена смотрела осмысленным испуганным взглядом:

- Господи, Никита, что с твоими волосами? Ты же... седой! Мама, что это с Никитой? Антон, да что это с вами со всеми? Вы на меня как на привидение смотрите. А что за платье на мне? И потом... Сейчас ведь осень - почему поют пасхальные стихиры? Господи, да что такое происходит, мне кто-нибудь объяснит?!

- Христос Воскресе! - возгласил священник.

- Воистину Воскресе! - вместе со всеми ответила Юлия.