Детство Юрия пришлось на середину пятидесятых. Время было золотое - взрослые проблемы их еще не волновали, а то, что ели не досыта, к этому многие привыкли. Ребячьи ватаги с утра разбегались по делам: рыбы на уху наловить, в лесу пособирать, что еще не обобрали, искупаться, а заодно и половить раков. Юрка был необщительным, чаще занимался выпиливанием лобзиком или озорничал с соседской девчушкой-одногодкой Нинкой. Заводилой всегда была она. Единственной любимой дочери многое позволялось и многое прощалось. И если результат их совместного хулиганского поступка обнаруживался, то Юрку пороли до крови, а Нинку только слегка журили.

Прошли годы... Худющая, загорелая до черноты Нинка превратилась в пухленькую, обаятельную девушку с роскошными волосами, переросшую Юрия чуть не на полголовы. Удивительно, но кроме нескладного, застенчивого, малорослого соседа ей не нравился ни один парень. Все знали, что они жених и невеста и скоро станут мужем и женой, хотя жениху еще предстояло отслужить три года в армии... Осень была в самом начале, золото листвы еще не превратилось в бурный листопад, когда подошел день их свадьбы. Дни стояли теплые, запашистые, словно медовые. Накануне свадьбы будущие молодожены гуляли по городку и забрели в район закрытой, но не разоренной церкви. Правда, с куполов были сняты кресты, а на двери висел амбарный замок, да и сад при храме буйно зарос кустарником и сорняками, добравшимися до церковных стен, но это все-таки была церковь.

- Юра, а давай повенчаемся!

- Как это?

- А вот зайдем внутрь, встанем рядом и дадим друг другу обещание всегда быть вместе. Давай войдем!

- Ну, я не знаю... Неудобно как-то, да и замок...

- Какой-то ты...

- Какой?

- Ну, просто не мужик, мямля. И за что я тебя только люблю?!

- Ладно, давай войдем, не то опять будешь злиться, что по-твоему не вышло. Они обошли вокруг церкви. Прошлогодняя пожухлая крапива хрупала под ногами. Окна с давно выбитыми стеклами были забиты досками. Не долго думая, Нина повисла всем телом на слабо державшейся доске и вместе с доской упала, разбив в кровь колени.

- Ну вот! Прекрасно! Ты что, сам не мог эту доску оторвать? Теперь в ЗАГС с ободранными коленками пойду.

- Нина, не нравится мне все это. Ведь это церковь. Пойдем отсюда, а?

- С какого времени ты такой верующий стал? Ладно, подсади меня, потом сам залезешь.

Внутри царили полумрак, запах сырости, плесени и еще какой-то неуловимый запах, незнакомый им, который не могли истребить все эти годы заброшенности. Храм не отапливался много лет, и роспись стен почти везде обвалилась вместе со штукатуркой. Но иконостас был цел. Образа, писанные местными талантами, трудно было назвать шедеврами, но намоленные лики взирали строго и печально.

- Ниночка, пожалуйста, не трогай здесь ничего, прошу тебя! Вон, видишь как смотрят. А еще говорят, что такие храмы ангел охраняет...

- Еще как потрогаю, иначе зачем я все чулки порвала? Я вон туда зайду, где священники бывали.

- Нельзя! Это даже я знаю. Здесь алтарь, женщинам туда нельзя.

- Ну какой ты нудный! Какой алтарь? Это просто разрушенное здание. Это не церковь. Смотри, как стены обвалились, пол весь прогнил. Какой алтарь?!

- И все равно не ходи. Я тебе запрещаю!

- Чего?! Чего это ты мне запрещаешь?! - Нина встала подбоченясь, что всегда предвещало ссору. - Еще не женился, а уже командуешь?! Нет, голубчик, если уж я задумала, то сделаю!

И она зашла в алтарь, постояла там и назло Юрке, который посмел произнести впервые в жизни "запрещаю", запела вульгарную частушку. Потом вышла и, подняв с пола кусок крошащейся штукатурки с остатками побелки, нарисовала Богородице усы.

Юрка бросился вон, оставив ее одну. Дома он долго взволнованно ходил из угла в угол, понимая, что произошло что-то очень плохое, но не знал, как это плохое исправить. Живя в неверующей семье, он не знал молитв. Поэтому, шагая по комнате, постоянно повторял: "Прости! Прости!", - не зная толком к Кому обращается.

Наутро он пришел к Нине и объявил ей и ее родителям, что жениться передумал, что ему еще три года в армии служить, а там неизвестно как все сложится.

- Ах ты сопляк! Ты кого это вздумал позорить? Да я тебя в порошок сотру! - исходил гневом будущий тесть. Я свою дочь никому не дам в обиду. Если уж нашла на нее блажь выбрать такого никчемного, нищего недотепу, то ты на ней женишься. Иначе, как уйдешь в армию, я твоих родителей со света сживу. Семья блаженных! И надо же было Нинке такое сокровище откопать!

Днем они с Ниной расписались в ЗАГСе, а через два месяца его призвали служить на Сахалин. Юра все-таки несмотря ни на что любил жену. Его обижало пренебрежительное отношение к нему, но он тосковал без нее. Очень ждал ее писем. И вот однажды его вызвал начальник части.

- К тебе жена приехала, встречай. Ох, и шустрая она у тебя! Уже и комнату сняла в поселке, собирается здесь жить, пока ты не дослужишь.

Нина была уже на седьмом месяце беременности. Трудоустроить ее не было никакой возможности. Юрию приходилось с разрешения командования подрабатывать в части в свободное от службы время, чтобы хоть как-то содержать жену. Первые два месяца приходили деньги от ее родителей, а затем пришла телеграмма о смерти отца. Нина в этот же день родила сына и поехать на похороны не смогла. Деньги из дома больше не приходили. Жили они очень трудно. Нина устроилась дворником на неполный рабочий день, и делала свою работу с пяти до семи утра, пока мальчик спал. Хозяйка и рада бы была помочь, но сама жила бедно, оттого и сдавала комнату.

Но вот долгожданный дембель... Юрий с женой и сыном переехали в городок неподалеку от Владивостока. Он устроился шофером на самосвал, она нянечкой в садик, куда и отдала Коленьку. Жизнь начинала налаживаться. Получив комнату, они уже смогли обставить ее недорогой мебелью. Нина очень изменилась. Она стала мягче, добрее, была прекрасной хозяйкой.

И вдруг неприятность - Юрия призывают от военкомата на сборы на полгода. Дома - слезы жены, переживания - как оставить ее с маленьким сыном? И они подумали, что нашли выход. Нина давно уже жаловалась на боли в желудке, решили, что ей надо сходить к врачу и, чтобы взять справку, немного полежать в больнице и заодно обследоваться. Тогда ему не пришлось бы уезжать...

С утра Юрий не находил себе места: его срочно вызвал лечащий врач жены.

- Молодой человек, я не хотел вас огорчать, но вашей жене требуется срочная операция. Если вы будете меня отговаривать, я настаивать не буду, но тогда может случиться непоправимое.

В груди Юрия появился тревожный холод, который не давал ему ясно понять - что же происходит. С большим трудом хирургу удалось вернуть его к реальности.

- Ну, так что вы мне скажете? Ваше решение?

- Да-а-а... Не могу придти в себя. Знаете, мне кажется, что это происходит не со мной. Доктор, делайте, как лучше.

Операция длилась меньше часа. Юрий, настроенный ждать долго, был удивлен, когда доктор вышел и сказал, что операция окончена. Видно было, что он должен еще что-то сказать, но не находит решимости.

- Доктор, ну что вы мне скажете? Только не скрывайте ничего.

- Крепись, парень, я и сам не ожидал. Рак. Неоперабельный. Метастазы и в печени, и в кишечнике. При большой удаче осталось жить 4-5 месяцев.

Юра не помнил, что он делал остаток дня, где был, как вернулся домой. Встревоженная соседка забрала Колю из садика. Юрий не мог плакать, не мог говорить. Он не мог пойти к жене, боясь, что она все поймет по его лицу. Соседка дала телеграмму матери Нины, и та уже через несколько дней была у постели дочери. Болезнь прорвалась разом, как вулкан. Совсем недавно веселая, активная молодая женщина превратилась в комок боли, постоянно умоляющий: "Укол! Укол!" Она почти не замечала ни мать, ни мужа, ни сына. Только когда Коля плакал, она делала мучительную гримасу и просила: "Унесите его".

Наступила зима. Как-то разом резко похолодало. Ветер с моря дул ледяной, пронизывающий до костей. В один из таких дней Юра пришел с букетом роз.

- Маленькая моя, поздравляю тебя с днем рождения! Счастья тебе!

- И здоровья, - прошептала измученная болью женщина, похожая скорее на скелет, чем на его Ниночку. - Юра, возьми меня домой, я договорилась.

В этот же день ее на такси привезли домой. Пока длилось действие морфина, она даже посидела за праздничным ужином, обложенная подушками на новеньком диване. Но ночью ей снова стало плохо, она кричала непрерывно. Ее стоны были такими мучительными, что кровь стыла в жилах. Пока приехала "скорая", Надежда Степановна плакала навзрыд, прижимая к себе дочь. Юрий бился головой о стену и зажимал уши, чтобы не слышать.

Утром рано он снова был у постели жены. Она уже не просила укол, а говорила что-то невнятное, что Юрий силился понять и не мог. Наконец он разобрал:

- Священника! Быстрее! Церковь... алтарь... - быстрее!

- Господи! Где же я тут найду священника? Здесь же даже церкви нет!

- Умоляю - скорее!

После нескольких часов бесплодных поисков, в полном изнеможении Юрий поднимался по лестнице, когда услышал звонок телефона. Замок не поддавался, руки дрожали. Наконец он влетел в квартиру и схватил телефонную трубку.

- Ведерников слушает...

- Юрий Гавриилович, мужайтесь. Нина скончалась полчаса назад.

...Прошло несколько лет. Городок, в котором маленькие Юрка и Нинка когда-то озорничали, раздражая и родителей и соседей, очень изменился. А на месте разрушенной временем церкви поднялся небольшой, но очень красивый храм с голубыми куполами в честь Рождества Богородицы. В этот день храм освящали, и собралось множество духовенства. По окончании литургии настоятель позвал: "Николай Юрьевич, подойдите ближе. Братья и сестры! Вот наш благодетель, на деньги которого построен этот замечательный храм, сделана роспись стен. И сколько будет стоять храм, столько лет верующие будут молиться о нем и его семье. Видите, от старого храма оставлен только иконостас, он отреставрирован и тоже украшает нашу церковь. Таково было желание отца Николая Юрьевича".

Невысокий, седой мужчина, опираясь на палку, направился к выходу. Он вышел на паперть и медленно направился через церковный двор к воротам. Николай, волнуясь, оглядывал церковь, ища глазами отца. А тот уже был в старом родительском доме. Стоя на коленях перед образами, Юрий молил: "Господи! Пресвятая Дева! Простите грешную рабу Нину за поругание святыни. Ради того, чтобы загладить ее вину, сын трудился столько лет и воздвиг храм. Не смея в этом храме произнести ее имя, я прошу сейчас - простите ее!"

В доме стояла звенящая тишина, и только стоял на коленях седой мужчина, роняя слезы на домотканые половички, а иконные лики взирали на его согбенную фигуру строго и печально.